Коммунисты понимали это не хуже бежавшего из ГУЛАГа в Финляндию Солоневича. Поэтому до середины 40-х годов власти могли рассчитывать на безусловную лояльность советских евреев. Однако в мае 1948 года на Ближнем Востоке появилось еврейское государство.

 

О том, как на эту новость отреагировала значительная часть советских евреев, красноречиво свидетельствуют воспоминания Голды Меир, первого израильского посла в СССР:

 

В тот день, как мы и собирались, мы отправились в синагогу. Все мы — мужчины, женщины, дети — оделись в лучшие платья, как полагается евреям на еврейские праздники. Но улица перед синагогой была неузнаваема. Она была забита народом. Тут были люди всех поколений: и офицеры Красной армии, и солдаты, и подростки, и младенцы на руках у родителей. Обычно по праздникам в синагогу приходило примерно сто-двести человек — тут же нас ожидала пятидесятитысячная толпа. В первую минуту я не могла понять, что происходит, и даже — кто они такие. Но потом я поняла. Они пришли — добрые, храбрые евреи — пришли, чтобы быть с нами, пришли продемонстрировать свое чувство принадлежности и отпраздновать создание государства Израиль. Через несколько секунд они обступили меня, чуть не раздавили, чуть не подняли на руках, снова и снова называя меня по имени. Наконец, они расступились, чтобы я могла войти в синагогу, но и там продолжалась демонстрация. То и дело кто-нибудь на галерее для женщин подходил ко мне, касался моей руки, трогал или даже целовал мое платье. Без парадов, без речей, фактически — без слов евреи Москвы выразили свое глубокое стремление, свою потребность участвовать в чуде создания еврейского государства, и я была для них символом этого государства.

 

Подобная демонстрация в самом центре Москвы не могла остаться незамеченной. Равно как и другие проявления произраильских настроений. Соответственно, власти не могли не сделать вывод: евреи, прежде всего национально настроенные, потенциально нелояльны. Следовательно, их «влияние» следует ограничить, а национальные настроения — купировать (например, ликвидировав уцелевшие культурные институции: театр, газеты, издательства…). 

 

Произраильские и нелояльные настроения сохранялись у советских евреев и после смерти Сталина. В том числе, разумеется, и вследствие советской еврейской политики — возник своего рода порочный круг. Что, опять-таки, может объяснить, преемственность этой политики.

 

Пожалуй, будет не совсем правильно объяснять всю послевоенную еврейскую политику исключительно вышеприведенными соображениями (наверняка, имели место и иные факторы, включая личные фобии и антипатии власть имущих). Однако несомненное преимущество этой гипотезы заключается в том, что, во-первых, она предполагает наличие у советской политики рациональных мотивов, и во-вторых, позволяет объяснить ее без необходимости читать в сердцах и гадать, был ли антисемитом тот или иной партийный функционер.